Четыре года концлагерей
Великая Отечественная война была страшной для каждого по-своему. Мы не знаем, что чувствовали бойцы в окопе, люди в тылу, дети-сироты… А еще были люди, попавшие в плен. Что происходило с ними? В преддверии празднования 75-летия Великой Победы мончегорка Валентина Михайловна Смирнова рассказала Kn51 о своем отце: Михаил Емельянович Смирнов — человек, который четыре года провел в фашистских концлагерях.
Вставай, рус!
К слову, свою дочь Валю Михаил Емельянович впервые увидел только в 1946-м. Весной 1941-го его забрали на переподготовку. Дома осталась беременная жена — Прасковья Петровна — со свекровью и двумя сыновьями. Летом родила двух дочек, одну из них назвала Валей — она и есть наша рассказчица. Вторая девочка появилась на свет слабенькой и прожила совсем недолго.
Осенью отец прислал домой письмо. Рассказывал, что вскоре их отправят к Ржеву на поезде, и просил собрать посылочку: табаку и всякого по мелочи, и принести на железнодорожную станцию. А до нее 15 км пешком. Свекровь Прасковьи оставалась смотреть за детьми, когда та собрала узелок и отправилась в дорогу. Позже Прасковья Петровна вспоминала, что все попутчики, а бывало, кто-то ее подвозил, разговор заводили об одном: «Как думаете, война долго будет?».
— Успела мама на вокзал. Там — народу, идут составы… И вдруг голос: «Паня! Паня!». Встретились родители, поцеловались, мама узелок отдала, и поезд ушел… А через три месяца батя попал в плен. Было наступление. Его и еще двоих солдат послали проверить парторг их погиб или, может, раненый… Началась бомбежка. Они по ржи шли и тут — накрыло… Одного солдата разорвало, а второго ранило. Отца контузило. Ран не было, только из ушей — кровь. Он лежал. Очнулся оттого, что кто-то бьет: «Вставай, рус!». Его увезли в Германию. Из концлагеря бежал три раза. Его ловили, почему-то не расстреливали, но били ужасно. Домой вернулся с отбитыми легкими.
Не было бы счастья…
Перед последним побегом в течение года Михаила с несколькими другими пленными днем конвой отводил батрачить на немецкого фермера, а ночью возвращал в лагерь. Под замком и наблюдением работники ухаживали за огородом и хозяйством. Фермер не кормил их вообще. Мужики жили на подножном корме и делили еду со скотиной.
— Батя рассказывал, как в один день их «хозяин» вдруг «загоношился», стал резать свиней: а это фронт проходил уже близко, и фермер засобирался тикать.
Последнему и окончательному побегу из плена посодействовал чей-то донос на Михаила Емельяновича с товарищами. По всей вероятности в лагере дела с кормежкой обстояли гораздо хуже, раз его группа рисковала тайком проносить в лагерь груши из хозяйского сада. Только среди голодных и больных нашелся некто, кто захотел выслужиться в те, особо нервные для фашистов дни, и нашептал руководству на добродетелей. Тех снова зверски избили, закрыли на ночь в немецкой церкви. Утром снова отвели к фермеру и после работы почему-то закрыли в хозяйском сарае по обыкновению голодными. Мужики уже понимали и немного говорили по-немецки. Просили еды, а в ответ услышали зловещее: «Будет вам и питье, и жаркое…». Друзья поняли — это конец.
Михаил обследовал сарай. В черепице, которой была покрыта крыша, легко проделал лаз. Ночью звал бежать всех. Но из семи обессиленных и запуганных людей, поддержал его только один. Остальные боялись овчарок, что охраняли ферму. На руку смельчакам сыграло одно обстоятельство: в течение года батрачества Михаила будто что-то подмывало бросать псам остатки недоеденной поросятами еды. Прикормленные собаки привыкли к нему и равнодушно наблюдали за двумя решившимися на побег мужчинами…
Фронт уже был настолько близко, казалось, что звук канонады раздавался отовсюду. Куда бежать — непонятно. Беглецы в отчаянии выбрали лес. Добрались до него и без сил уснули.
Из Германии — в Америку
Утром проснулись от несильных пинков. Эта побудка была уже не настолько жесткая, как в 1941-м, после контузии: «доброго утра» им желали американцы.
— По виду папы и друга ясно было, кто они и откуда. Их привели в перевалочный пункт на санобработку. Там откармливали, давали шоколад, наливали виски, а потом увезли в Америку. Батю взял один к себе в работники. Шил он обувь. Через год батя запросился домой, а ему говорят: «Таких, как ты в Союзе — либо в Сибирь, либо убьют!». Но батя решил: лучше на родине лежать, чем тут батрачить. Но у хороших людей он жил. Ему в дорогу предлагал доллары (отец отказался) и много чего из вещей. Да только наши на таможне все ценное отобрали. Оставили капроновые манишки. Капрон, правда, настоящий — мы еще потом его жевали, как жвачку. Невкусно, — смеется Валентина Михайловна, — просто хорошо жуется.
И никакого наказания бате не было
Мама отца уже и не ждала: за всю войну — ни письма.
— В одно утро мама блины собралась печь. А как же я просплю: первый блин — мой! Мама муку молола, тут — стук, кого принесло в такую рань? Я на качели качалась, и вдруг — стук и плач. Я испугалась и на печку вскарабкалась: «Что такое случилось?». Входит дядька с рюкзаком и чемоданчиком деревянным. Мама — мне: «Иди, батька твой пришел». Какой батька? Мне уж 5 лет, а мы и не видели друг друга никогда. Может, потому он меня так и не полюбил… Батя меня тянет с печки, а я боюсь, заплакать готова. Чихнула почему-то. Он смеется: «О, как хорошо! Жить будешь долго». Достал конфет, и я побежала братьям хвастать, что батька приехал. Шоколадку к носу тому и другому тяну, а она же вкусно пахнет. Головы-то сразу и подняли. Уж отец их целовал… А на утро вся деревня пришла его повидать. Бабы спрашивают: «Миш, не видел моего?». Такой рев стоял… Ведь больше половины деревни не вернулось. Он кликнул: «А ну, бабы, несите, что припасли для своих мужей!». Те собрали водки, пили, пели песни, плакали. И никакого наказания бате не было. Он же три раза бежал из плена, может, поэтому.
Вера ХОРСОВА. Фото из архива Валентины СМИРНОВОЙ
* * *
Мы всегда рядом: читайте новости Kn51 и участвуйте в опросах в нашей официальной группе в ВКонтакте, следите за событиями в Фейсбук, Инстаграм, Твиттер.
